ЕЛЕНА САБИНИНА: «СОЕДИНЯЯ РАЗЪЕДИНЕННОЕ». Ровно через месяц, 28-30 августа, в Нарве состоится 22-й по счету фестиваль бардовской песни «Нарвский причал». О том, кто приедет провожать вместе с нарвитянами лето, о рождении проекта и о терапевтической роли искусства газете «Нарва» рассказала автор и создатель «Причала» Елена Сабинина.
Ровно через месяц, 28-30 августа, в Нарве состоится 22-й по счету фестиваль бардовской песни «Нарвский причал». О том, кто приедет провожать вместе с нарвитянами лето, о рождении проекта и о терапевтической роли искусства газете «Нарва» рассказала автор и создатель «Причала» Елена Сабинина.
— Лена, фестиваль стартует уже совсем скоро. Кого ждете и откуда?
— Ждем людей из разных концов России, Белоруссии, Литвы, Латвии и Израиля, причем не только поющих: года два назад я стала ездить на фестиваль Даши Суховей, а еще – на «Петербургские мосты», который проводится в Комарово, и увлеклась. Поэтому к нам теперь едут и поэты тоже. Мы и своих, конечно, подтягиваем – у нас выступают Стиховед Семенов, Эдуард Бесфармашинов. Мне интересно, чтобы нарвские и эстонские артисты проявляли себя на нашей сцене.
— Это понятно, ведь «причал»-то именно «Нарвский».
— Тут как раз уже больше дань просто первоначальному названию, а сегодняшний фестиваль – это большая творческая тусовка, связь не междугородняя даже и не международная, а почти межгалактическая (смеется). Мой самый любимый момент – когда на сцене получается сейшен. Скажем, выходит один исполнитель – поет под гитару. Потом к нему подсаживается кто-то с бонгами. Потом собирается целый коллектив. В общем, такие импровизации – творчество чистой пробы. Так же и со стихами.
— Стихи-то уже давно написаны. Или нет?
— Когда как. В прошлом году к нам «причалили» два поэта из Москвы — Андрей Щербак-Жуков и Коля Калиниченко. А из Эстонии — Рауно Шульц. Он вышел на сцену и в режиме реального времени стал писать стихи на своем родном, эстонском. Я парням перевела суть, и они быстро сделали авторизированный перевод – с рифмами, с чувством, и все это на глазах зрителей! В общем котле варятся уникальные вещи.
— Кстати о котле: что это вы варите прямо около «Ро-ро»?
— А это у нас уха народная! Традиция. Все приносят рыбу, кто какую, а мы делаем уху, чтобы все ели – да-да, из общего котла!
— На подмостках «Ро-ро» фестиваль выглядит очень органично. Давно вы там?
— Уже десятый год, с 2006-го. Причал, открытая площадка – то, что надо, но самое главное – это сотрудничество с таким воодушевленным, талантливым и неравнодушным человеком и музыкантом, как Рома Бойко. Его площадка – настоящая колыбель андерграунда.
— А куда вы раньше «причаливали» и кто из известных в городе музыкантов принимал в этом участие?
— До этого все фестивали проходили в закрытых залах: ДК им. Герасимова, «Энергетик». Если сейчас фестивалю 22 года, то получается, первый состоялся аж в 1993 году. А в 1996-м Вова Чердаков выступал у нас и взял Гран-при. Затем какой-то приз получил известный звукорежиссер и исполнитель Михаил Мещеряков – «дядя Миша». Тогда еще была конкурсная система, а потом мы от нее отказались. Кирилл Адылин, Настя Крейсон, Сева Поздеев – все они прошли через горнило нашего бард-рока наряду с другими поющими людьми, которые просто приходили с гитарами и спрашивали, где петь и когда выходить. Мы никого не отсеивали, хотя бывало, что устраивали прослушивание. Просто если человек пришел сам – это уже хорошо и радостно, для этого все и затевалось!
— Младший брат «Нарвского причала» в Усть-Нарве. Горуправа сама обратилась к нам: их заинтересовало то, что мы делаем, и в течение пяти лет они ставили нам аппарат напротив Межколхозного санатория. Это, кстати, и был первый опыт на открытой площадке. «Ро-ро» случилось уже потом, а теперь мы и им не ограничиваемся: сегодня «Причал» проходит в три этапа. Открытие – в Нарвском колледже, на второй день утром выступления в Северном дворе замка, а вечером «Ро-ро». И на третий день – снова Северный двор. Приходите кому куда удобно, с нами весело везде!
— Лена, а как все начиналось? Кому двадцать два года назад пришла идея все это осуществить?
— Ой, это надо вернуться во времена СССР, на большой комбинат «Кренгольмская мануфактура», где я работала после школы в лаборатории и готовилась поступать в институт. А летом с коллегами работала в пионерлагере имени Олега Кошевого, где повстречалась с Сашей Ануфриевым и с Филипповым – тоже Сашей. Я не умела играть на гитаре, но за музыкой повлеклась, как собака на запах мяса, и они научили меня первым в моей жизни трем аккордам, а первой песней, которую я смогла спеть, аккомпанируя себе сама, стал «Есаул» Розенбаума. Филиппов работал на «Балтийце», Ануфриев с братом-близнецом Женькой – на Георгиевской, и, когда лето кончилось, мы все как-то оказались в театре Юрия Михалева в пресловутой «Гераське». Вот где была энергетическая мощь! Близнецы вскоре после этого поступили в ЛГИТМиК, учились вместе с Гальцевым. А у меня с образованием все сложилось по-своему…
— А можно здесь немножко в детство вернуться? Что в твоей жизни было до «Кренгольма»?
— Я выросла в доме на реке. Его построил мой дедушка в 1945 году, напротив Сутгофского парка, где военное кладбище. Часть нашей родни тогда осела в Питере, часть в Кировске. Бабушка с 14 лет работала учителем начальных классов. Все мое детство прошло на полях, среди высоких лип парка и на тропинках Иоанновского гражданского немецкого кладбища, где погребены многие прославленные градоначальники Нарвы. Например, Адольф Ган, который в начале 20-х годов прошлого столетия благоустраивал город и организовал курорт Нарва-Йыэсуу. Помню необычайной красоты розовые кусты, надгробья с высеченными на них бабочками. Согласно историческим справкам, в 50-х годах там хотели сделать парк отдыха. Вообще Нарва – такое сакральное место: здесь столько войн было, столько артефактов осталось. Пацаны-ровесники находили в лесу мины, некоторые взрывались, неосторожно разжигая костер там, где с войны под землей остался снаряд. Кого-то из нашего поколения достал Афган, а потом всех выживших – смена эпох.
— А как родители тебя развивали? Наверное, с юных лет отдали на музыку?
— Нет, на спорт. Я была чахлым ребенком молодых родителей, постоянно болела. Чтобы укрепить мой организм, а заодно и дух, мой отец Анатолий Иваныч поставил меня на лыжи, и я так увлеклась, что стала кандидатом в мастера спорта по зимнему многоборью. А что касается музыки – слух у меня, конечно, всегда был, и это наверное от мамы: ее называли самой поющей девушкой питерского «Политеха». И вот жили мы на речке и пели, и классе в 5-м я подруг повела поступать в музыкальную школу. Все хотели на фортепиано! Прошла я прослушивание, спев песню про березовый сок, и попала… на аккордеон. Училась у директора школы Татьяны Егоровой, которая была, конечно, очень требовательным педагогом, но при этом научила всему, что умела сама. Правда, я хитрила: мне легче воспринять мелодию на слух, чем лезть в ноты, и каждое новое произведение я просила Татьяну Алексеевну мне сначала сыграть. «Ну ладно, — ворчала она, беря в руки инструмент. — Будет композитор Сабинина играть пьесу Баха». Сольфеджио мне, кстати, не удавалось вообще: для меня это математика, а я гуманитарий (смеется). Если бы не Алла Вальтеровна Омель, которая его вела – наша мамаша-кураж, способная увлечь кого угодно, – то не знаю, как получила бы аттестат.
— Что было дальше?
— Дальше были «Веселые нотки» — мы с Ингрид, моей подругой, пошли туда поступать, и ее взяли петь, а меня играть на электрооргане. И это тоже была школа жизни, аккомпанемента и чувства сцены, школа смирения и музыки. Но продолжался тот период недолго: мой путь лежал на «Кренгольм» – мама, волевой человек, хотела, чтобы я стала художником по тканям.
— Вот это поворот!
— Ну, я же рисовала всегда. И вот ходила заниматься к Шамилю Алиеву, а потом ездила поступать в текстильный институт в Москву. Я привезла этюды в духе Мухинской школы, а в Москве школа иная, своя. Меня не приняли, и я уехала домой с мыслью вернуться через год, но за этот год в подхватила заразу театром, плюс близнецы Ануфриевы поступили в ЛГИТМиК и взахлеб рассказывали байки из своей театрально-студенческой жизни. И на следующий год поступила в школу Валерия Израилевича Плоткина, который преподавал в институте драмы. У него учился, кстати, известный нарвский режиссер Олег Крейсон, и Юрий Михалев попал к нему на последнем курсе, и Слава Полунин тоже был его студентом когда-то. Так началась моя питерская жизнь.
— Расскажи про студенчество. Наверное, это был фейерверк!
— Плоткин научил меня хулиганить на сцене. Репетиции заканчивались поздно, у нас не было времени скучать, плюс мы постоянно посещали спектакли – ходили в Малый драмтеатр или на привозные спектакли, например на Роберта Стуруа. А поскольку наш мастер учился у Товстоногова, мы бывали на репетициях и видели, как работают Лебедев, Стржельчик. Очень любили театр Славы Полунина. А еще мне удалось застать концерты Ленинградского рок-клуба.
— И что запомнилось больше всего? Или кто?
— Шевчук. Мы встретились на Пушкинской, 10, где были мастерские художников – они и жили там, и картины писали. Здесь же собирались музыканты и литераторы, это была своего рода культурная Мекка. И у него там были друзья. Однажды оказались в одной компании; мы пели, и он попросил: «Спой рыжую песню». То есть я должна была догадаться, какая, по его мнению, рыжего цвета. Я подумала-подумала – и сыграла «Кавалергарда век недолог». Согласился, что эта, пожалуй, — да, рыжая… Он же художник по образованию, на стене его квартиры на Синопской набережной висела его дипломная работа реалистическая. Я даже взяла у Юрия Юлиановича почитать книжку «По направлению к Свану» — и до сих пор не отдала.
— Захватывающе. А почему не осталась в Питере, вернулась в Нарву? Многих же затягивает такая столичная жизнь.
— Я была целевик. Вернуться была обязана. Поэтому приехала — и организовала в Нарве детский театр «Вольный ветер», участников которого привела буквально с улицы: они шли с санками, человек 5, и я их с этими санками с улицы и забрала. Среди этих 11-летних парнишек был Олег Писаренко. Первый спектакль, который мы поставили, был по неизвестному рассказу Брэдбери «Там женщина кричит». Потом наступила очередь любимого Конан Дойла – два раза мы играли «Пеструю ленту» в разных вариациях. Менялись дети в коллективе, на смену первому поколению пришли известные сегодня Рома Макеров и Денис Полубояров, а потом мне привели шестилетнюю девочку Лизу, и на несколько лет у нас началась эпопея с «Алисой» Кэрролла.
— А с режиссером Владимиром Прокопенко какие общие проекты у вас были?
— У него занимались большие дети, а у меня маленькие, и мы вместе поехали завоевывать площадки Эстонии. Я брала Гран-при в средней, он — в старшей группе. Как два представителя театральной Нарвы, мы выезжали на общеэстонские фестивали, и даже там, где спектакли были представлены только на эстонском языке, мы занимали призовые места.
— А музыкой на тот период перестала заниматься?
— Я не разделяю творчество на составляющие. Театр – понятие синтетическое. У меня в спектаклях пели люди, участвовали куклы. Однажды мы с Прокопенко поехали в Тарусу на международный фестиваль системы Станиславского, и там я получила такой энергетический импульс, что начала писать свои первые песни вместе с текстами с музыкой. Первый альбом – «Я выросла большая» – записала у дяди Миши в студии, а потом познакомилась с гитаристом Костей Ченцовым, и у меня начали появляться рок-н-ролльные песни. Так родился второй альбом — «Билет в Ригу».
— Между делом ты успела стать мамой, твой сын Марк сегодня совсем взрослый.
— Да, он появился в 1994 году – как сейчас помню, с гитарой на огромном животе я вела фестивальный концерт в тот год лето. Сейчас Марк – студент Нарвского колледжа Тартуского университета, а с его папой мы вместе вот уже много лет. Это человек не из тусовки, он строитель, но поддерживает все мои творческие порывы.
— Вернемся на причал. Как он зарождался? У вас, насколько я знаю, появилась студия бардовской песни…
— С Филипповым и Ануфриевыми мы организовали студию «Приходит время». Начали это в «Гераське», а потом Филиппова взяли на ставку в «Энергетик», и он там обучал молодежь игре на гитаре. Но я против понятия «бардовская» — все же мы всегда играли многоплановую музыку. А сегодня фестиваль становится полиморфным – поэты, барды, просто хорошие люди собираются и творят, и никому не нужна четко выстроенная направленность. По сути, такие фестивали – это места, где соединяется разъединенное в этом мире.
— Одной такой проект вытянуть не под силу. Кто тебе помогает?
— У меня отличные соратники: Надежда Шашева, Николай Кобзев, Владимир Ищенко, Владлена Румянцева, Лиза Маркова, Оля Орлова, Тиит Кузнец, Алексей Горпинченко. А еще я безмерно благодарна Нарвскому колледжу, Нарвскому музею и Арт-клуб Ро-Ро за помощь и поддержку.
— Ты только что вернулась из деловой поездки. Это было связано с фестивалем?
— Нет. Несколько лет назад я открыла еще одну страницу своей жизни. Почувствовав, что круг, пусть и широкий, становится замкнутым, в 2008 году я поступила в Тартускую школу здравоохранения, и через нее подружилась с обществом инвалидов, больных рассеянным склерозом. И теперь много времени провожу с ними: не только песни пою, но и тренинги веду, и участвую в выездных мероприятиях.
— Получается полная смена деятельности?
— Нет, наоборот – это более глубокая роль творчества: терапевтическая. В определенный момент я поняла, что меня больше не интересует искусство ради искусства. Ведь и «Причал» — это, по сути, сгусток энергии, и очень мощный. Приходите к нам 28 августа – поймете сами.