Есть в жизни всемирно известного художника-авангардиста период, связанный с нашим городом Нарвой. Период, не большой по длительности, всего некоторые месяцы в промежутке с 1907 по 1910 год, но важный и значимый с позиции развития и формирования личности, осмысления своего места в этом мире…
Местный краевед Юрий Мазанов в своих книгах писал о том, что просмотрев в архивах нарвские газеты за 1907-1911 годы, и в первую очередь «Старый Нарвский листок», он нашел в них подтверждение пребывания Марка Шагала в нашем городе. Как он пишет в своей книге «Нарва и близ Нарвы» (Спб, изд. «Реноме», 2013 г.): «Констатируем – лето 1908 и 1909 годов он [Марк Шагал] провел в Усть-Нарве. В 1910 году жил в Нарве». Найденные Ю. А. Мазановым материалы стали большим открытием для многочисленных исследователей жизни и творчества Марка Шагала, так как они достоверно подтверждают, что художник здесь был не один раз, как считали шагаловеды, основываясь на сохранившихся письмах к А. Ромму и автобиографических записях Марка Шагала, а, как минимум – трижды. В нарвских газетах того времени было принято опубликовывать списки приезжавших на отдых в наши края людей и в этих списках встречается и имя молодого Марка Шагала, который в то время был не только студентом Художественно-промышленной школы барона Штиглица, но и числился на службе лакеем у петербургского адвоката Г. А. Гольберга, с семьей которого и приезжал в наши края. Согласно данным современных исследователей, художник, приезжая в наши края, в основном останавливался в небольшом имении Фердинандсхоф близ Нарвы, принадлежащем Н. С. Гермонту, тестю Г. А, Гольберга, и при этом неоднократно бывал как на нарвском взморье, так и в самой Нарве.
На северо-востоке современной Белоруссии, в городе Витебске, родине великого художника, есть Музей Марка Шагала, включающий в себя Арт-центр Марка Шагала и Дом-музей Марка Шагала. С 1991 года здесь проходят ежегодные международные «Шагаловские чтения», на которой звучат доклады о жизни и творчестве великого художника, подготовленные исследователями разных стран мира. За эти годы в них приняли участие десятки исследователей из Белоруссии, России, Украины, Франции, Великобритании, Швейцарии, Германии, США, Израиля, Латвии и других стран. Материалы этих интереснейших научных изысканий публикуются в выпусках «Шагаловского сборника», «Бюллетене Музея Марка Шагала» и на сайте музея: http://www.chagal-vitebsk.com . Специалисты-шагаловеды исследуют буквально каждое мгновение жизни великого художника-авангардиста ХХ века, не оставлен без внимания и нарвский период его жизни. Предлагаем Вам подборку интересных материалов, касаемых нарвского периода в жизни Марка Шагала. Доклады публикуются без купюр.
Марина Чудинова
Марк Заха́рович (Моисе́й Ха́цкелевич) Шага́л (Marc Chagall) 7 июля 1887, Витебск, Витебская губерния, Российская империя (нынешняя Витебская область, Белоруссия) — 28 марта 1985, Сен-Поль-де-Ванс, Прованс, Франция Российский и французский художник еврейского происхождения. Помимо графики и живописи занимался также сценографией, писал стихи на идише. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века.
Оливер Лооде
Марк Шагал в Нарве1
Вероятно, одно из самых известных упоминаний о том, что Шагал посещал в молодости (точнее в петербургский период, с 1907 по 1911 годы) город Нарву, представлено в его автобиографии «Моя жизнь». Шагал подытоживает свое посещение Нарвы одним предложением: «Весной он [Г.А. Гольдберг — О. Л.] взял меня в свое имение под Нарвой; помню просторные комнаты, тенистые деревья на морском берегу и милых женщин: жену адвоката и ее сестру Гермонт»2.
Уже на основе одного этого предложения можно сделать вывод, что воспоминания Шагала о Нарве были в целом положительными. Но всех, конечно, интересует, когда и при каких обстоятельствах попал Шагал в Нарву, как проводил свое время и какой след оставила Нарва в его творчестве. Хотя далеко не на все эти вопросы у меня есть исчерпывающие ответы, надеюсь все же дать небольшой
обзор. При этом хочу поблагодарить г-жу Людмилу Хмельницкую, без помощи которой подготовить данный обзор было бы невозможно.
Шагал в Нарве: предыстория
22-летний Шагал прибыл в Нарву в начале мая 1910 года по приглашению своего патрона, адвоката Григория Абрамовича Гольдберга, чтобы провести несколько месяцев в расположенном под Нарвой имении Наума Семеновича Гермонта, отца жены адвоката Анны Гольдберг.
К этому времени у Шагала закончился учебный год в частной художественной школе Е.Н. Званцевой, и начались каникулы. Только что в редакции журнала «Аполлон» была открыта выставка работ учеников Л. Бакста и М. Добужинского — первая выставка, где были представлены также работы Шагала.
Хотя мы и не знаем точных причин, по которым Гольдберг пригласил Шагала в Нарву, можно предположить, что определенную роль сыграла здесь симпатия к Шагалу семьи Гольдберг, а также их желание дать художнику возможность отдохнуть после шумного Петербурга в идиллической и вдохновляющей обстановке.
Напомним, что Нарва в это время входила в состав Петербургской губернии и численность ее населения составляла 21 500 человек. Барочный старый город Нарвы, который был почти полностью разрушен в конце Второй мировой войны, считался одним из красивейших городов Северной Европы. В конце XIX века Нарва была важным промышленным городом Российской империи. Здесь находилась Кренгольмская мануфактура, которая была в то время крупнейшим текстильным предприятием не только в масштабах Европы, но и всего мира.
Начало ХХ века в истории Нарвы иногда даже называют «золотым веком» города, ибо на это время приходится расцвет как его экономической, так и культурной жизни. В 14 километрах от Нарвы располагался популярный в то время среди петербургской элиты курорт Усть-Нарва, который посещали многие известные деятели русской культуры, в том числе И. Репин, И. Северянин, П. Чайковский и С. Прокофьев.
Дом Шагала в Нарве: Фердинандсхоф
Но вернемся к Шагалу. Местом жительства Шагала в Нарве стала принадлежавшая Н.С. Гермонту центральная усадьба мызы, известная под названием Фердинандсхоф. Она была расположена на северной окраине Нарвы, в непосредственной близости от Нарвского и Усть-Нарвского шоссе и реки Наровы.
По городскому плану 1905 года нам удалось определить месторасположение зданий Фердинандсхофа. Дача располагалась между кладбищами. На карте можно обнаружить комплекс зданий, который позволяет предположить, что перед нами жилой дом богатого владельца. Это здание можно с большей вероятностью считать главным зданием усадьбы, которое в то время, скорее всего, использовалось как дача. В этом доме и остановился Шагал.
Здесь сделаем небольшое отступление и вернемся в наши дни. К настоящему времени главное здание Фердинандсхофа не сохранилось, оно было разрушено в 1944 году во время тяжелых сражений. До нас не дошли также фотоснимки Фердинандсхофа. Несмотря на это, в ходе полевых работ удалось установить точное местонахождение главного здания Фердинандсхофа. Сохранились его бетонная балюстрада и фундамент, который, по всей видимости, был рассчитан на легкое деревянное здание, одно- или, скорее всего, двухэтажное. Вокруг и внутри фундамента растут кусты, но сохранившиеся конструкции можно легко расчистить и сделать доступными.
Благодаря переписке Шагала с его петербургским другом Александром Роммом нам известно, какие чувства владели художником по прибытии в Фердинандсхоф. Шагал писал Ромму: «Теперь я здесь, т. е. вдали от г. Нарвы в довольно приятном месте. Это просторное свободное имение моего знакомого, но в котором, б[ыть] м[ожет], не особенно просторно и свободно мне…»3.
Можно лишь предполагать, почему Шагал считал, что в Фердинандсхофе он не может чувствовать себя достаточно свободным. Одной из причин могла быть непривычная для Шагала роскошь, другой причиной могли оказаться расположенные поблизости неприветливые кладбища. Третьей причиной могли стать предписанные Шагалу, как еврею, ограничения в передвижении (в Нарве они были такими же, как и в Петербурге).
По прошествии времени Шагал все же преодолел свои сомнения и, очевидно, стал наслаждаться своим пребыванием в Фердинандсхофе. Вероятно, помогло ему в этом тесное общение с дочерьми Н. С. Гермонта Анной Гольдберг и Беллой Гермонт. Есть основания полагать, что из всех членов семьи Гермонт больше всех интересовала Шагала именно Белла. Так, в записной книжке Шагала 1909-1910 годов можно найти черновик письма сестре Анюте в Витебск, в котором художник уговаривал ее приехать в Нарву. Одной из причин, названных Шагалом, было знакомство с Беллой, которая, по его словам, была «интересной и непровинциальной»4.
Хотя большую часть времени Шагал проводил у Гермонтов в Фердинандсхофе, бывал он также и у моря, предположительно в Усть-Нарве. Кроме того, по крайней мере, один раз он посетил старый город Нарвы. В письме А. Ромму Шагал описывает Нарву следующими словами: «Затем «дача» эта (если это дача) находится вдали от городишки, действительно красивого своей стариной…»5.
Шагал покинул Нарву в начале июля 1910 года, непосредственно перед своим днем рождения, и направился в Петербург. Хотя вначале он собирался посетить своего друга А. Ромма в Финляндии, в Усикирко, все же 7 июля 1910 года он уехал домой в Витебск. Больше Шагал не посещал Нарву ни разу.
Творчество Шагала нарвского периода
Проведенное в Нарве время в творческом смысле можно считать плодотворным: в течение двух месяцев было написано несколько десятков этюдов, а также дошедшие до наших дней акварели и произведения живописи. Шагал находил время также для занятий поэзией.
Из сохранившихся до наших дней произведений с полной уверенностью с нарвским периодом связывают три работы: картину «Дом в парке» (1908), акварель «Моя комната в Нарве» (1908) и акварель «Мое ателье в Нарве» (1909). Также, по оценке Мириам Райнер, к работам нарвского периода можно отнести и картину «Портрет сестры художника» (1909), которую исследовательница считает портретом Беллы Гермонт.
Здесь следует пояснить, почему все упомянутые работы датированы 1908 или 1909 годом, в то время как Шагал был в Нарве только один раз, в 1910 году. Эти работы были подписаны Шагалом через несколько лет после их создания: все работы подписаны по-французски «Chagall», хотя это написание художник стал использовать лишь после 1914 года. Это подтверждает, что все названные работы он подписал лишь спустя годы после их написания. Вероятно, дату своего пребывания в Нарве он к тому времени помнил смутно или не придавал этому особого значения.
Далее следует краткий обзор четырех работ нарвского периода, сохранившихся до наших дней.
1. Дом в парке. 1908. Холст, масло. 61 х 53,3 см. Местонахождение: Музей современного искусства в Центре Жоржа Помпиду, Париж.
По-видимому, на полотне изображено одно из подсобных зданий Фердинандсхофа, принадлежавшего Гермонту. Желтый цвет домика характерен для Эстонии.
2. Моя комната в Нарве. 1908. Бумага, акварель, графитный карандаш. 17,9 х 27,2 см. Местонахождение: Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва.
Данное произведение показывает, как много времени посвящал Шагал творчеству, находясь в Нарве: на стенах его комнаты можно различить более двадцати этюдов. По оценке Л. Хмельницкой, это связано с наставлениями учителя Шагала Л. Бакста, согласно которым его ученики должны были во время школьных каникул совершенствовать свое мастерство с помощью этюдов. Данная работа дает представление и о Фердинандсхофе. Предположительно, изображена комната на первом этаже, ибо двери довольно высокие, и окно состоит из восьми квадратов. Помещение, располагающееся на втором этаже, вероятнее всего не было бы таким высоким.
3. Мое ателье в Нарве. 1909. Местонахождение: частное собрание.
По мнению М. Райнер, визуальным источником, на который опирался Шагал при изображении своего нарвского ателье, является, скорее всего, «Спальня» Ван Гога (1889).
4. Помимо того М. Райнер относит к произведениям нарвского периода работу, доныне известную как «Портрет сестры художника» (1909). Холст, масло, 63,5 х 53,5 см. Частное собрание (Edward Albee, New York).
В своей статье «Женские портреты Марка Шагала 1909 г.»6 М. Райнер утверждает, что на портрете изображена все же не сестра Шагала, а Белла Гермонт, на даче отца которой останавливался
Шагал. Поэтому М. Райнер ссылается на эту картину как на «Портрет Беллы Гермонт», одновременно связывая ее с так называемым нарвским периодом Шагала.
Шагал в Нарве: заключение
Проведенные Шагалом в Нарве два с половиной месяца на фоне его долгого жизненного пути можно воспринимать как своеобразный биографический этюд. Если бы нарвские месяцы были более значительными для Шагала, то он уделил бы Нарве больше внимания в своей автобиографии, и взаимосвязи Шагала с Нарвой были бы сейчас общеизвестным фактом. Также можно утверждать, что творчество нарвского периода не содержит еще той оригинальности и своеобразия, которые позднее принесли Шагалу мировую известность.
С другой стороны, нельзя и недооценивать значение этих весенне-летних месяцев в жизни двадцатидвухлетнего художника. Это было переломное в творчестве Шагала время, ибо уже на следующий год он направился в Париж, где созрел как художник и достиг широкой известности. Более глубокое значение нарвского периода для Шагала кроется в том, что Нарва/Фердинандсхоф помогли ему не свернуть с правильного творческого курса, дав возможность в спокойной обстановке размышлять наедине с собой, общаться с доброжелательными людьми и совершенствовать свое творческое мастерство.
Ровно через год исполнится 100 лет со времени посещения Шагалом Нарвы. Благодаря проведенной исследовательской работе о связях Шагала с Нарвой начала осознавать и ценить творческое наследие Шагала и администрация города Нарвы. Как использовать символическое значение 2010 года так, чтобы это принесло пользу как шагаловедам, так и Нарве?
Ян Брук. Марк Шагал и Александр Ромм.
Письма М. Шагала к А. Ромму. 1910-1915*
О существовании связки юношеских писем Шагала к Александру Ромму исследователям известно давно (с 1957 г. они хранятся в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи) (1) — на них ссылаются, их частично цитируют. Однако случилось так, что до сих пор письма эти не опубликованы и не откомментированы.
Между тем они представляют исключительный интерес — и как превосходные куски живого шагаловского текста, и как надежный источник, позволяющий уточнить некоторые моменты его творческой биографии. Всего писем 17, годы их написания — 1910, 1911 и 1915. К 1910-му относятся 11 писем: 4 из Нарвы, одно из Петербурга и 6 из Витебска; 1911-м датируются 5 писем: одно из Берлина и 4 из Парижа. Последнее послано в 1915-м из Витебска. (2) В кругу этих материалов находятся также 3 шагаловских стихотворения, посвященные Ромму, и переписанное Шагалом письмо к нему Л. С. Бакста, отправленное в ноябре 1910-го из Парижа в Витебск.
Ответных писем Ромма не сохранилось. Судя по упоминаниям Шагала, их было, по меньшей мере, 20. В ту пору Ромм — ближайший из друзей Шагала, пожалуй, единственный, кому он мог адресовать свои «распластывающиеся излияния» [2].
Их тесные связи продолжались в Витебске в 1918-1920 годах — этот период достаточно хорошо освещен в литературе. Приехав в Витебск в сентябре 1918-го в качестве комиссара по делам искусств, Шагал уже в октябре утверждает Ромма председателем комиссии по украшению города к первой годовщине революции. По эскизу Ромма Шагал исполняет панно «Разрушение Вандомской колонны». В 1919-1920 годах Ромм совместно с Шагалом участвует в открытии Народной художественной школы,
содействует созданию Витебского музея, преподает в Художественно-практическом институте историю искусств. После отъезда Шагала из Витебска в Москву в июле 1920-го его должность — заведующий музейной секцией и секцией ИЗО — передана Ромму. С этого момента отношения между ними прерываются. Показательно, что Шагал ни словом не упоминает о Ромме в книге «Моя жизнь». Ромм, трижды побывав за границей в середине 1920-х в качестве переводчика ЦК Союза работников просвещения, не ищет встреч с Шагалом — в ту пору это было еще возможно: в 1927-м Шагала в Париже посещает Виктор Мидлер, а в 1928-м — Абрам Эфрос.
В 1944 г. в эвакуации во Фрунзе Ромм пишет «в стол» серию статей «Еврейские художники в СССР». Главная среди них — воспоминания о Шагале, быть может, одно из самых резких, нелицеприятных, пристрастных и одновременно незабываемо ярких свидетельств о художнике. (3)
Они познакомились осенью 1909 г. в петербургской школе Е. Н. Званцевой. Шагал был новичком, Ромм уже проучился год. Оба углубленные в себя, рассеянные, малообщительные, они приметили друг друга: «далекий юноша, которого я мало знал и которому в знак согласия так просто улыбался» [2], — вспоминает Шагал их первую встречу.
Они были ровесниками (Ромм на полгода старше Шагала), оба с детства страстно увлекались рисованием. Это, кажется, все, что их объединяло. В остальном они были решительно несхожи. Их глубоко разделяло происхождение и воспитание. Шагал — витебский простолюдин, долго и трудно, по собственному признанию, изживавший в себе комплекс «голодранца с Покровской». (4) Ромм из респектабельной еврейской семьи. (5) Его отец Георгий Давыдович был известным в Петербурге и Вильне хирургом. Мать Софья Евсеевна занималась литературой, знала языки, училась пению в Венской консерватории и в Париже у Полины Виардо, встречалась с И. С. Тургеневым, о котором опубликовала воспоминания. (6)
В пору их знакомства Александр учился на юридическом факультете Петербургского университета, блестяще владел пятью языками — Шагал благоговел перед его образованностью. Зато у Шагала была более основательная художественная подготовка — за его плечами к этому времени кроме уроков у Ю. М. Пэна в Витебске было двухлетнее пребывание в петербургской школе Общества поощрения художеств.
Из частных художественных заведений Петербурга — студий Я. Ф. Ционглинского, Л. Е. Дмитриева-Кавказского, С. М. Зейденберга, Я. С. Гольдблата — школа Званцевой была, несомненно, самой передовой. Она находилась в сфере художественных идей «Мира искусства». При том, что рисунок вел М. В. Добужинский, ключевой фигурой был Л. С. Бакст, преподававший живопись, — неслучайно школу Званцевой нередко называли академией Бакста.
Это была школа живописи по преимуществу. Равнодушие к цвету считалось немыслимым пороком. «Графика», «рисуночно», «обложка Jugend», «Мюнхен» в школьном обиходе были ругательными словами. Картин почти не писали, господствовал этюд. Работали по принципу: «Пусть будет маленький кусок, но живой». (7) Художник определялся как человек, который все вещи видит в первый раз. Бакст проповедовал, что «новое искусство не выносит утонченного — оно пресытилось им». (8) Одним из первых он поддержал французских фовистов и указал ученикам на Матисса, отозвавшись о нем: «Скоро и хорошо». (9)
Приход к Баксту представлялся Шагалу чем-то невероятным — Бакст олицетворял для него Европу, Париж. Позже Шагал напишет, что встреча с Бакстом никогда не изгладится из его памяти, и что мнение Бакста он признавал для себя решающим. (10) Бакст благоволил Шагалу, хотя был к нему строг. Есть свидетельство, что Бакст вносил за Шагала плату в школу — выкладывать 30 рублей в месяц для нищего Шагала было недоступно. (11)
Появление Шагала в классе стало событием. Он не вызвал к себе особого расположения, однако для всех была очевидна его даровитость. По свидетельству Юлии Оболенской, соученицы Шагала, автора замечательных неопубликованных воспоминаний о школе Бакста, хранящихся в Государственной Третьяковской галерее, «Шагал дебютировал в школе этюдом роз на желтом фоне — его домашняя работа. Этюды его в классе были незначительны, но домашние работы постоянно служили предметом обсуждения на пятницах». (12)
Можно думать, что к числу учебных постановок, выполненных у Бакста, относится холст «Красная сидящая натурщица» (частное собрание, Лондон). Традиционно датируемый 1908-м годом, он
все же, вероятно, написан не в школе Общества поощрения художеств, где в тот год Шагал занимался в рисовальном классе Г. М. Бобровского, (13) а у Бакста, то есть в 1909-1910 гг. Монументально-примитивистский строй, подчеркнутая фрагментарность (фигура взята «от бровей до щиколоток»), фовистская красочность, наконец, сам тип натурщицы, отмеченный грубоватостью пропорций, — все это характерная стилистика, культивируемая в бакстовском классе. (14)
Выполняя учебные задания, Шагал тяготеет к картине. Ему тесно в границах этюда и наброска. Ему даровано картинное мышление, как певцу — поставленный от природы голос. Ромм свидетельствует: «Другие только вздыхали по картине, длительно готовились к ней. У него же все получалось «картинно», даже этюдик красных ног натурщицы или апельсинчик с фикусом». (15) К этому времени уже написаны «Похороны» (1908) и «Свадьба» (1909, частное собрание, Цюрих) — картины, сделавшие имя Шагала известным.
Бакст не разделял «картиномании» Шагала, его смущали шагаловские алогизмы. Воспитывая новую породу молодых русских «дикарей», сродни французским фовистам, он все же полагал, что для художника высшим образцом должна оставаться натура, и даже к Врубелю относился не с полным доверием, не прощая ему «недоделанности и эффектничанья». (16) Оболенская вспоминает, как однажды Шагал показал в классе картину, изображающую скрипача, сидящего со своей скрипкой на вершине горы, и как Бакст никак не мог примириться с тем, каким образом скрипач втащил такой большой стул на такую гору. (17) И, тем не менее, на отчетной выставке школы, открывшейся 20 апреля 1910 г. в редакции журнала «Аполлон», Шагал был представлен двумя картинами: «Похороны» и «Обед». Описание второй картины оставила Оболенская: «<…> кривой домик с зеленой крышей, косое деревцо, а перед ними с горшком и ложкой в руках сидит человек в сером. Фон земли лиловатый, вся вещь, по-видимому, неяркая». (18)
Отчетная выставка подводила итог четырехлетней деятельности школы под руководством Бакста. Экспозиция состояла из 100 ученических классных и домашних работ и, в соответствии с педагогическими принципами Бакста, была анонимной: каталог включал лишь перечень названий произведений без указаний имен авторов. Бакст не присутствовал на открытии выставки — к этому времени вопрос о его переезде в Париж был решен, и 17 апреля он покинул Петербург. (19)
Шагалу выставка стоила мучительных волнений. Спустя две недели после открытия он все еще одержим кошмарными видениями. «Мне приснился сегодня проклятый насмешливый и неподдельный сон: «не вышло», — пишет он Ромму. — Я похолодел от счастья и обезобразил гримасой свое лицо, когда увидел, что это лишь сон». Однажды на выставке с ним случился едва ли не нервный срыв и, как Шагал пишет Ромму, чтобы придти в себя, он бросился в Эрмитаж «пить «нектар» у бездумного Фра-Аджелико и преклоняться перед лукавым Кранахом» [1]. В музее ему всегда дышалось легко. Он относился к старым мастерам без подчеркнутого пиетета, но с душевным умилением, как к родне, как к давно ушедшим друзьям: «Их молитвы сливались с моими. Их картины освещали мою младенческую физиономию». (20)
В первых числах мая Шагал уехал в Нарву. О нарвском эпизоде известно мало — кое-что проясняют письма к Ромму, собственно, с этого момента и начинается переписка. Шагал попал в Нарву по приглашению Наума Семеновича Гермонта, богатого коммерсанта, владельца Нарвского лесопильного завода и лесоторговой компании в Петербурге. Активный член петербургской еврейской общины, Гермонт занимался благотворительностью: по свидетельству Ромма, он выплачивал субсидию Шагалу. (21) Гермонт узнал о нем от своего зятя Григория Абрамовича Гольдберга, известного петербургского адвоката, принимавшего деятельное участие в судьбе молодого Шагала, — Гольдберг был женат на дочери Гермонта. Под Нарвой у Гермонта было имение на берегу залива — в книге «Моя жизнь» Шагал вспоминает «просторные комнаты, тенистые деревья на морском берегу и милых женщин: жену адвоката и ее сестру Гермонт». (22)
Среди шагаловских рисунков, хранящихся в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, есть акварель «Комната художника в Нарве». Снабженная двумя разновременными авторскими датами — 1908 и 1910 — она включена в каталог под двойной датой: 1908/10. (23) Нет сомнения, что она выполнена летом 1910 г. Ученическая по исполнению, она интересна как автобиографическое признание: она передает ту атмосферу пуританской простоты и богемной запущенности, в которой жил молодой Шагал. Так было и в Нарве, и в Витебске, и в Париже.
«Вхожу, бросаюсь на кровать. Вокруг все то же: картины по стенам, неровный пол, убогий стол и стул, и везде пылища». (24) На нарвской акварели стены комнаты завешаны картинами, их более 20 — это те самые этюды, о которых Шагал пишет Ромму, что не удовлетворен ими, ибо выглядит в них «трубочистом» и выходит совсем не то, чего хотел бы; но он не отчаивается: «постараемся — посмотрим» [2, 4].
По-видимому, в Нарве написан холст «Дом в аллее» (Центр Помпиду, Париж). Он подписан и имеет авторскую дату: 1908, но подпись и дата позднейшие. Как показывает акварель из собрания ГМИИ, по прошествии лет Шагал порядком подзабыл непродолжительный нарвский эпизод и относил его то ли к 1908-му, то ли к 1910-му году. Если исходить из проставленной на холсте даты, пейзаж написан летом 1908-го в Витебске. Однако, он, конечно, мало похож на витебские виды. Парковый мотив — высокие тенистые деревья, утрамбованная розовым песком аллея, в глубине клумба или куртина, за нею небольшой летний дом с верандой и характерным — совсем не витебским — многостворчатым окном, наконец, та самая глухая, темная живопись, по поводу которой Шагал пишет Ромму, что надобно «очищать палитру» [4] — все это побуждает связывать эту работу с Нарвой и, соответственно, относить к 1910 г.
Лето 1910-го — трудный момент в жизни Шагала. Он полон душевного смятения, причина которого — отъезд Бакста из Петербурга и проистекающая от этого неясность его (Шагала) дальнейшей судьбы. Перед отъездом у них был разговор о возможной поездке с Бакстом в Париж. В последних числах апреля Шагал шлет вдогонку Баксту письмо и, начиная с первых чисел мая, с нетерпением ждет ответа. Молчание Бакста ранит его, он воспринимает это как предательство. В эти дни переписка с Роммом — «единственное утешение после то долгих, то коротких дней тоски, а иногда работы» [4].
Шагал вернулся из Нарвы в Петербург в первых числах июля 1910 г. Он надеялся коротко повидаться с Роммом в Усиккирко, где тот жил на даче, но это не удалось, и 7 июля Шагал отбыл из Петербурга в Витебск. Он и сам не знал, что это — выезд на каникулы или окончательный отъезд? Его будущее должно было решить письмо Бакста. Меж тем ответа не было…
Инна Холодова. Марк Шагал. Письма к другу (А.Г.Ромму). 1910 — 1915
В отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи хранятся 17 писем Марка Шагала, адресованных другу, которого он называл «грустный, большой, интеллигентный муж» — Александру Георгиевичу Ромму. (1) Он познакомился с ним в 1909 г. в школе Елизаветы Николаевны Званцевой.
По прошествии многих лет А.Г.Ромм в своих воспоминаниях писал: «Появление Шагала в школе Бакста — Добужинского (…) было незаурядным событием. У нас были свои «большие таланты»: Лермонтова, Оболенская, Андреев. Из них впоследствии ничего не получилось. Да и тогда не шли они дальше хороших этюдов, написанных в упоении яркостью красок. Шагал же на самых первых порах показал себя «творцом». Другие только вздыхали по картине, длительно готовились к ней. У него же все получалось «картинно», даже этюдик красных ног натурщицы или апельсинчиков с фикусом — мрачная темная греза, где предметы имели странный характер, подмеченный насмешливым глазом. В нем не было никакой наивности, ничего ученического».
Шагал занимался в мастерской Л.Бакста один год, и именно здесь, по определению Н.Апчинской, «окончательно оформился его талант (…) Но путь Бакста оказался не его путем».
Письма, о которых идет речь, в 1960-е гг. были переданы Третьяковской галерее вдовой А.Г.Ромма художницей Е.В.Нагаевской. Написанные на почтовых открытках, небольших листках бумаги, имеющих, к сожалению, значительные утраты, они охватывают период с 1910 по 1915 гг. и раскрывают характер взаимоотношений с Роммом, другими художниками, бытовые и деловые стороны жизни, творческие поиски Шагала, его отношение к творчеству других художников. Писал Марк Шагал так, как будто постоянно куда-то спешил: не дописывал многие слова, прибегал к сокращениям. Редко даже обращение к другу было полным, чаще всего он писал «Алк.», «Алекс.Георг.», а то и просто «Ал. Г.». Когда не хватало места на открытке, он дописывал фразы на уголках, вокруг уже написанного текста. Не всегда придерживался правил грамматики, оставлял без внимания знаки препинания, по-своему интерпретировал имена собственные.
Первое письмо датировано 5 мая 1910 г. и имеет следующий обратный адрес: «г. Нарва Б.Ж.Д. Лесопильный завод. Гермонт. Для Шагала». На побережье Балтийского моря Марк Шагал оказался потому, что его покровитель, адвокат Григорий Абрамович Гольдберг (1869-1922), который, как пишет Шагал в книге «Моя жизнь», взял его к себе в лакеи (адвокатам разрешалось нанимать слуг-евреев), проводил с семьей лето в доме родителей жены Гермонтов. Приглашали туда несколько раз и Шагала. Он сообщает другу, что взял с собой «свои художественные инструменты» и постарался «писать, впрочем этюд вечера я уже написал».
Живописные работы и рисунки, которые Шагал сделал в Нарве, — это этюды парка и его комнаты, хозяев за столом у окна и семейные предметы религиозной обрядности. Делая искусствоведческий анализ написанных в Нарве работ — «Дом в парке» (1908), «Аллея» (1908), «Мастерская в Нарве» (1909), «У окна» (1908) — Франц Мейер пишет: «В последней, возможно, впервые отчетливо прозвучала еврейская религиозная тема. Плоская суммарная композиция интерьеров резко отличает их от двух санкт-петербургских гостиных предыдущего года. Две парковые сцены по манере исполнения можно сравнить с более ранней «Фабрикой». Изображения тропинки и лужайки, стволов и ветвей деревьев, листвы и клочков неба, мелькающего сквозь нее, примыкают друг к другу как на гобелене. Это черты стиля модерн, истоки которого — в творчестве Гогена и Тулуз Лотрека. Для интернационального стиля начала века типичны игра с пятнами солнечного света, горизонт, поднимающийся из верхней трети картины в «Аллее», и характерная для «Арт Нуво» криволинейная, извилистая форма тропинки на другой картине. Во всем именно линия оказывается наиболее значимой — либо как контур отдельных полей, либо как автономный элемент.
По сравнению с картинами из Витебска, картины из Нарвы имеют развитый, столичный характер, созвучны окружению, в котором они были выполнены. Чувствуется также внутреннее дистанцирование Шагала от того мира, который он пишет. Так, парковый пейзаж отличается от пейзажа с избами и холмами вблизи Витебска. Он чужд художнику, и как бы уверенно Шагал не рисовал его, мастер осмеливается приблизиться к нему с трепетом и на цыпочках. Это же относится и к более поздним работам с многочисленными новыми пейзажами, которые он еще не сделал своими. Но в этих случаях, как здесь, в Нарве, особенно очевидна осторожная тонкость описания». (2)
В письмах к Ромму звучит обида будущего великого художника на своего учителя по школе Званцевой Леона Бакста, который «забыл в вихрях балерины, ея ножек вертящихся, забыл ученика (какое неизбежное слово), одного небольшого человека, здесь к вечеру думающего в саду, и не вспомнит, и потому грустно». Эта обида была вызвана, видимо, тем, что, покидая школу Званцевой и уезжая в Париж, Леон Бакст пообещал пригласить во Францию и Шагала, но не сдержал слова.
Шагал написал Баксту, по его выражению, «задевающее», какого никогда не писал еще (по своей жестокости)», письмо и получил ответ, который приводит в письме к Ромму: «Ваши письма инервируют (так в тексте — И.Х.) меня, тем более, что в ответе г.Пену заключается ответ и Вам. Здесь сейчас ничего не могу сделать, в скором времени, вероятно, сделаю что-нибудь. В Париже я остаюсь еще три недели, а затем еду на 1 1/2 месяца в Петербург. Мое мнение о Вас Вы хорошо знаете. Волнуетесь и себе портите. Помните, Вы нервный — я еще нервнее. Как бы не пришлось считаться мне с этой чертой в Вас. Вы напрасно презрительно относитесь к окружающему Вас. В Ваших работах мне более всего нравится именно та провинция, которая вокруг Вас. (Далее идет текст, который в отделе рукописей ГТГ обозначен отдельным порядковым номером как самостоятельное письмо; при более внимательном его прочтении можно сделать вывод, что это — продолжение предыдущего письма — И.Х.) Но писать таких писем, как ваше последнее — нельзя. Даю Вам сейчас искренний совет (…) Работайте, не нуждаясь в одобрении окружающего люда, вещи искренние и доведенные до Вашего идеала. Этот материал Вам же потом и пригодится. А по приезде в Петербург я приму меры к реализации моих проэктов. Помните — я все помню — ничего не забываю. Вас не забываю и стараюсь поступать целесообразно. Жму Вашу руку. Лев Бакст».
Шагал не замедлил отреагировать: «У меня на него карикатура есть, только я ее рву. — Я раньше чуть не лопнул от натуги и от такого письма».
Шагал не остался безучастным и к критике, высказанной И.Е.Репиным: «Я читал письмо Репина. Удивительно … Нам заборы красить?» Дело в том, что, посетив выставку учеников школы Е.Н.Званцевой, организованную в помещении журнала «Аполлон» (апрель-май 1910 г.), где Шагал впервые выставил свои работы, Репин разразился статьей, опубликованной в газете «Биржевые ведомости», «В аду Пифона», в которой резко отрицательно характеризовал ученические работы, сделав глубокомысленный вывод: «Да им только и красить заборы!»
Несколько писем Шагала было отправлено другу из Витебска. На открытке с изображением Елагинской улицы, датированной 29.VII.1910 г., было всего несколько вопросов и приписка: «Мой грустный город». В письме, отправленном в 1915 г., читаем: «Витебск — обыкновенный скучный город, но близкий мне лишь потому, что в нем родился. Чувствуется война и здесь. Только мне бывает иногда грустно, что ни музыки, ни книг, ни картин здесь не видать. Вот уже год, как я не видел ни одной русской картины со дня приезда».
Посылая открытку, на лицевой стороне которой была репродукция с картины Перова «Возвращение с похорон», Шагал пишет: «Простите, что шлю Вам эту ерунду, как будто и в самом деле я «горячий поклонник Перова (!)». Но в нашей глуши шедевра не найдешь для вкуса изощренного нашего».
Вдали от родины Шагал грустил, вспоминая свое детство, витебские улочки и переулки, кладбище, синагогу: «У нас, в моем городе, есть переулки, и когда я был мальчиком, я бродил по ним вечером, там бывало темно, и я ходил в синагогу деревянную, прятавшуюся под забором, нюхать плесень молельных книг и продолжительно и одиноко хихикать около горящих свечей, около самого запрятанного в шкапу Бога (…) Однажды я разбил мальчику кулаком щеку, когда он стоял (…) около стенки и раскачивался над «сидэром». Полилась кровь (…), а я остался стоять на месте, пока все не ушли из синагоги».
В письмах Шагал поверял другу свои сердечные тайны: «Летом виделся кое с кем. Среди них была она (…) Р. (…) Недоразумение она — в моей жизни, но факт неоспорим (…) Я заметил, что женщины не так глупы и ограничены, конечно, исключение это она».
Стихотворные посвящения другу Шагал предваряет словами: «Шлю Вам свои неважные стихи (…) Судите сами, какой я писец (…) — Ваш Моисей».
О том, как начиналась дружба между Роммом и Шагалом, как складывались их отношения, Александр Георгиевич позднее написал в своих воспоминаниях «Марк Шагал». В сокращенном варианте они были опубликованы в московской «Независимой газете» (30.12.1992 г.) со вступлением и примечаниями Александры Шатских. Упоминает о них и Андрей Вознесенский. (3)
В воспоминаниях Ромм очень подробно описывает встречи друзей в Париже: «Мы сняты вместе в саду Luxembourg (фотография репродуцирована во многих шагаловских каталогах — И.Х.). Там резкий контраст моей неуверенности неудачливого художника, моей растерянности с его решимостью, энергией, целеустремленностью будущего «победителя Парижа»». Друзья ходили по музеям, на выставки. «Живопись Коро, Делакруа, Мане, Ренуара, рисунки Тулуз Лотрека были для него священны».
После отъезда Ромма в Италию друзья переписывались редко. Вновь они встретились в 1916 г. в Санкт-Петербурге, а затем уже в октябре 1918 г. в Витебске. Началась подготовка к открытию художественной школы, велась огромная работа по украшению города к годовщине Октября. «Были недели бредовой спешки, сумасшедшей гонки, малевания в фантастических количествах шагаловских плакатов, потом дни развески. Потратили столько материи, что можно было одеть всех горожан, сильно обносившихся».
Осенью 1919 г. между друзьями произошла ссора, и дружеские отношения, по-видимому, так и не были восстановлены. Но, отдавая должное Шагалу как художнику с мировым именем, Ромм пишет: «В Париже, в родной и дружественной атмосфере, он остался самим собой, ему сопутствовала удача, и я всегда был этому рад. Ибо Шагал — один из больших художников ХХ века».